|
Семья потеряла трех детей - двух девочек и мальчика в автокатастрофе. После года у них родилась тройня - две девочки и мальчик..!
http://i021.radikal.ru/1401/25/f3094412b6eb.jpg |
Эта фотография висит во многих кабинетах американских врачей-отоларингологов. У некоторых – на обоях компьютера. Фотограф Джек Бредли сделал этот снимок в момент, когда глухой мальчик (Harold Whittles) впервые услышал звук через только что установленный ему звуковой аппарат.
http://s020.radikal.ru/i717/1401/c2/c34c91266477.jpg |
|
|
Малыш из детского дома нарисовал маму на асфальте и лег в ее объятия... Из уважения к маме он даже снял обувь.
http://s019.radikal.ru/i608/1401/c2/dcdc6170304b.jpg |
|
|
Как вкушали на Руси :D
"Порядок кушаний в обычные дни такой: сначала едят ветчину с хлебом, затем куриный суп, после него говядину, потом бульон из рыбы, после которого — залитые молоком круглы колобки из теста. Вслед за этим подают жареного гуся, и в заключение едят жиденькую кашу. Наконец, подают сладости, затем моют руки, полощут рот, пьют кофе, курят и встают из-за стола. После обеда и благородные, и простые люди ложатся на час поспать. В кушанья добавляется много сахара и сливочного масла. В рыбу и птицу перед приготовлением набивается виноград, белые сливы, апельсины, засыпанные сахаром, а также рис или крупа." отсюда |
Голубое сияние (рассказ).
Скрытый текстМария ИГНАТОВА
Рассказ посвящается К. – умершему в Пасху. Мы лежали с ним рядом. В одной палате. В таком возрасте еще не кладут в разные. Ему была одна неделя и два дня, мне - один день. Только вчера меня спустили вниз из родильного. Большая тетка в белом, вовсе не похожая на ангела, трепетно прижимала меня к пышной груди, но думала о другом - о зарплате, своих сорванцах, новом пальто на весну и механи* чески подтирала мои пузырящиеся слюни. Меня распеленали и сунули в огромный стеклянный аквариум с окошечками, где было тепло и влажно. Как там, внутри у той, что произвела меня на свет. Но здесь я не ощущала связи с Ней. Потом другая, молоденькая, совсем еще девчонка, смеясь, кормила меня из соски сладко пахнущим молоком. Спать, спать, спать... Но спать мне не дали. Вытащили на жесткий столик и всадили в голову бабочку - тоненькую иголку на пластмассовых крылышках с прозрачной трубочкой, которая сразу же окрасилась моей кровью. Затем меня сунули обратно - больно было не больше мгновения. В это время мы еще не чувствуем боли, как чувствуют ее взрослые. Мы - по-другому: как конец мира, как несправедливость, но не как боль. Он уже лежал в палате. В таком же аквариуме с электронными панелями, облепленный датчи* ками, которые, словно паутина, опутывали его. Он был маленький, высохший, с большой голо* вой, громадными голубыми глазами и бессмысленной улыбкой. Не такой, как у других. Она действительно была бессмысленна. Улыбка дурачка-дауна. Я сердилась, мне было неудобно и не нравились эти руки, мельтешившие вокруг меня и мешавшие спать, спать, спать. Он же был никакой. Я не чувствовала его. Его кормили, он отрыгивал обратно, его снова кормили, он снова отрыгивал и, наконец, им это надоело. Они засунули ему в улыбающийся рот толстую кишку, влили в нее молоко, вытащили кишку и ушли. Я плакала. Я никак не могла успокоиться. Он был рядом - единственный живой человек в этой гигантской стеклянной комнате, единственный комок тепла, а я не чувствовала его! Он не был даже чужим мне, он был никем. Словно пустая оболочка. Я так устала! Яркий свет и крики при моем появлении испугали меня, чужие руки насторожи* ли, а равнодушие, которое я вдруг уловила от Нее, чуть не убило меня. Вот тогда-то они и отправили меня вниз. Спать. Я не хотела больше думать об этом. Я словно раздвоилась - сытое тело и голодный разум. Но даже ему надо было отдохнуть. Так началась моя жизнь. Шли дни. Очень медленно, и три дня тянулись, как три века. Я плакала, когда он не ел, и плакала, когда он хныкал. Я никак не могла смириться с тем, что не чувствую его. Словно толстые стенки наших кювезов-аквариумов отсекли мою с ним связь. Он был мне никто - дурачок, даун, но он был сейчас самым родным для меня человеком на свете. Когда я не спала, то, лежа на спине и повернув голову, смотрела на него. Наши кювезы стояли друг напротив друга, и я видела его худосочное, как недозревший плод, тельце и бессмысленные глаза. Если он не закрывал их, то взгляд бегал по палате и нигде не задерживался дольше чем на секунду. Он сжимал и разжимал кулачки, но очень слабо. И я тоже сжимала кулачки и била ножками, словно стараясь передать ему часть своей силы. «Какая глазастая!» - умиляясь, говорили про меня женщины в белом и поворачивали мою го* лову, чтобы я не отлеживала щеку. Но я упрямо поворачивалась и снова смотрела на него. Мир сужался до размеров его аквариума, и я, словно рыба, застывала прямо рядом с его глазами, заставляя взглянуть на себя. Однажды взгляд его задержался на мне дольше обычного. Я закричала от страха - то, что я увидела, было выше моих сил: перекореженный и сломанный разум был брошен, как надоевшая игрушка. Я кричала и билась так сильно, что прибежала женщина. Она просунула руки сквозь окошко и мягко загово* рила со мной, гладя по груди и голове. Рядом с ней мне стало легче. Но стоило ей уйти, как я снова расплакалась. И тут он опять взглянул на меня. Я не могла отвести взгляд, хотя на* хмурилась, плача, слез еще не было - я была еще слишком мала для них, и они не застилали мне глаз. И вдруг через перекореженные решетки в его глазах заструилось тепло. Словно подземные родники ударили сквозь толщу грязной воды, растворяя ее и делая более прозрачной. И это тепло окутало меня. Я замолчала. Я чувствовала его. Я больше не была одинока. Рядом со мной был немощный, больной, но теплый человечек. И он любил меня! Я, наверное, была первым существом, которое он увидел и осознал в своей жизни. И полюбил. И я рванулась к нему всем сознанием, всем теплом, что было во мне. Мы встретились. И так, обнявшись сознаниями, уснули. С тех пор мы «держались» друг за друга. Его голова была полна страшных черных дыр, и в нем не было ничего, кроме хаоса разрушенного разума. Но он, как покрывалом, укутывал меня теплом и добротой, в которых я так нуждалась. ОНА не приходила. И когда мне исполнилось две недели, я поняла, что ОНА так и не придет. Я плакала без слез, а он нервничал, кривил бессмысленную рожицу и хныкал слабо, горько. Мы становились одним существом. Когда хлопала входная дверь, мы одновременно вздрагивали. Когда нас клали вместе на пеленальный столик, мы цеплялись друг за друга, и нас, смеясь, называли женихом и невестой. Та, молоденькая, в таком же, как и у других, белом, заметив, что он успокаивается, когда я рядом, иногда вытаскивала меня из кювеза, укутывала в одеяла и подносила к нему. И он вдруг переставал улыбаться своей жалкой улыбкой и серьезно косился на меня. И дышал ровнее. В перерывах между кормежками и сном мы смотрели друг на друга, и я старалась заполнить дыры в его голове тем, что знала сама. Когда ему становилось совсем плохо, голубое сияние окутывало его и держалась до тех пор, пока он не успокаивался. Я не боялась этого. Там, откуда я пришла, все было проникнуто этим сиянием, и в нем было хорошо и тепло. Я тянулась к нему, и голубой луч ласково согревал и меня. Тогда он успокаивался совсем, ведь рядом была я и Оно. Шло время. Он умирал. Этобыло ясно каждому, кто видел его исхудавшее тельце, большую голову, заострившиеся черты лица, суетливо колыхающуюся грудь. Они делали все, что могли. Часто спины в белых халатах заслоняли меня от него, и я слышала вдали их голоса. Они озабоченно что-то обсуждали. Они перепробовали все. Его голова была исколота, и капельница, как змея, не отпускала своих объятий ни на минуту. Резиновый шланг тихо шипел кислородом, а однажды они напустили в его кювез густого белого дыма, но он испугался и закричал. В то же мгновение закричала и я. Они совали мне бутылочку, но я отталкивала ее и не могла остановиться, пока дым не рассеялся и я не увидела, что он спит. В тот же день меня вынули из кювеза, туго запеленали и положили в кроватку. Я все время чего-то ждала и не отпускала его уставший разум ни на секунду. Даже во сне я чувствовала его и знала - он чувствует меня. Только он был слишком слаб. Наверное, последние дни он жил только благодаря мне. Я почти перестала есть, и меня кормили насильно, через такую же белую кишку, как и его. Я не сопротивлялась - все силы ухо* дили на то, чтобы быть рядом с ним, поддерживать затухающий огонек его сознания. Мне было страшно. Так страшно мне не было даже тогда, когда я появлялась на свет. ОНА оставила меня, и я знала: оставляет и он. У меня никого не оставалось. Белые халаты были бессильны. Если бы они могли, они освободили бы от мук его несчастное тело и многострадальную голову. Однажды они сняли с него все капельницы и оставили лишь один датчик - на сердце. Я поняла - это конец. У меня никого не было, кроме него. А у него никого, кроме меня. Было еще голубое сияние, но мы словно лежали на песке, в двух шагах от прибоя, и не могли дотянуться до него. И удалялись все дальше и дальше. В ту ночь я никак не могла уснуть. Я тоже осунулась и похудела, и, глядя на меня, они лишь качали головами. Меня много кололи иголками, и у меня даже не было сил плакать. Я только морщилась и сжимала кулачки. Он из последних сил поддерживал меня. Я лежала и смотрела на него. Он стал синюшно-бледным, и вздохи напоминали трепыхание крыльев бабочки, потерявшей пыльцу. Он уходил от меня. Я видела, как рушатся перекореженные машины в его голове и рассыпаются в прах, как дымкой просачивается сквозь них его суть и, собираясь в облако, тя* нется ко мне. Он обнял меня. Он сказал, чтобы я ждала его. Он поцеловал меня в закрытые глаза и исчез. И в это мгновение запищал, завопил тонкий звоночек из недр его аквариума. Прибежали они. А звонок все звенел и звенел, как будильник, пробудившийся наконец от дол* гого сна. Они теребили его и кололи, они бегали вокруг с четкими движениями машин, но было уже поздно. Я видела, как призрачное облачко вылетело сквозь их потолки, переборки и крыши и устремилось ввысь, туда, к голубому сиянию. Я видела, как сверкнули белые крылья. Не знаю, что они сделали с тем, что от него осталось. Должно быть, сунули в тот холодильник в конце коридора, от которого тянуло такой жутью, что я вздрагивала. С этой ночи я много спала. И плохо дышала. Меня снова переложили в кювез. По иронии судьбы это оказался его кювез. Вряд ли они догадывались об этом. Я отказывалась есть, и меня стали кормить через зонд. Я не принимала пищу, и меня стали кормить через капельницу. Они качали головами и говорили, что ничего не понимают. Но все было просто. В этом огромном, холодном, как мертвецкая, мире я осталась совсем одна. Два самых дорогих для меня человека ушли от меня по звездной дороге, и крылья сомкнулись за ними, как врата. Я не хотела так начинать свою жизнь. Я хотела попытаться начать сначала. Они долго не отпускали меня. Лечили, кололи, перевели еще на этаж ниже, в реанимацию. Они всунули мне в горло трубку, и она стала насильно поднимать и опускать мои легкие. Крови во мне почти не осталось - они вли* вали paзноцветные жидкости, но это не согревало меня. Иногда знакомое тепло касалось моего темени, и я засыпала спокойно и беспечно, как раньше. Но чаще я нервничала и рвалась из плена моего отяжелевшего тела, которое так мучило меня. Даже их трубка не помогала. Тело душило меня и тянуло вниз, запирая в свои тесные полумертвые стенки, и я переставала им владеть и уже не могла двинуть рукой, а оно сжимало меня все сильнее, загоняя глубже, глубже. Через два месяца после его ухода я вдруг успокоилась и даже открыла глаза. Снова была ночь. Я не знала этого, я чувствовала. Провода оплетали мое тело, но оно больше не могло оплести меня. Я лежала спокойно, с открытыми глазами и смотрела сквозь прозрачный потолок прямо в звездное небо, сквозь их потолки, переборки, крыши и облака. И вот оттуда полыхнуло синим, и по белой дороге двинулась ко мне призрачная фигура. И еще не разглядев ее, я знала, что увижу голубые глаза, нежную улыбку и крылья. Белые крылья за спиной. Он протянул ко мне руки, и я рванулась к нему сквозь все оковы своего тела. Ужасная боль пронзила меня - конец мира и несправедливость обуглились на краях моего сознания и прахом осыпались на дно кювеза. Завыла сирена, закружился вихрь белых халатов. Я протянула к нему руки, и он обнял меня, дрожащую, измученную, и укрыл своими крыльями. Он пришел, как и обещал. Я оглянулась и не увидела своего бедного тела за их белыми спинами. А вдали разгоралось голубое сияние и делало призрачную дорогу твердой и сияющей, как алмазная грань. Мы возвращались назад вместе и оставляли за спиной холодные камни этого мира. "Тайная власть" 2002 год [свернуть] |
Текущее время: 18:13. Часовой пояс GMT +5. |
Powered by vBulletin® Version 3.8.6
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot